ЛЮДМИЛА ШАРГА
(Украина, Одесса) ИСЦЕЛЕНИЕ ДУШИ Память затворницу-душу вгоняет в озноб.
В реку Забвения падая снова и снова,
мёрзнет душа и согреться пытается Словом,
Не совладая с открывшейся раной сквозной. Сердце, рванувшись вослед за озябшей душой,
не успевает: вот-вот разорваться готово...
Систола или диастола - только бы Слово,
Слово на рану сквозную ложилось как шов.
Стихнет озноб. Отогреется горе-душа, -
раны душевные Словом врачуют издревле.
Память, уютным клубочком свернувшись, задремлет....
до пробуждения вдох... или выдох...иль шаг... НЕ ПРИВЫКАЙ…..
Не привыкай ко мне. Привычка
слывёт нежнейшей из убийц.
Я стану калькой дней обычных,
обыденности пригубив.
Я стану тайной пыльных комнат,
венчальным обернусь кольцом…
оставь грядущим Незнакомкам
мои глаза…. моё лицо…
Не привыкай ко мне. Мы – Боги.
Нам предначертаны века.
Для нас расстелены дороги
не на Земле – на облаках.
Пускай, мои объятья скомкав,
в чужих утешишься. Пускай…
Оставь мне участь Незнакомки…
Не погуби… не привыкай… КУДА УВОДЯТ ЛЕСТНИЦЫ… А лестницы уводят в небеса…
Мы это слишком поздно понимаем.
Идём себе, голов не поднимая,
Ленясь друг другу посмотреть в глаза.
Несёмся – в детстве, в юности – летим,
А в зрелости ступаем осторожно,
Оглядываясь. За детей тревожно…
Кто, как не мы, придёт на помощь им.
Вот так и поднимаемся: спеша,
Отсчитывая годы, как ступени,
Не ведая, что где-то в средостенье
Томится в каждом пленница-душа.
Так и идём. На завтра… на потом…
Откладываем деньги, жизнь и встречи.
Потом… «иных уж нет, а те – далече…»
Идём. И всё сильней сутулим плечи,
И ловим воздух пересохшим ртом.АЛЕКСЕЙ ТОРХОВ
(Украина, Николаев) 22 ИЮНЯ. БЕРЕГ РЕКИ СТИКС Умывая ноги седой росой –
померещится же такое! –
босоногая,
юная,
с длинной косой,
шла по полю «ещё не боя»… Одноклассница?
Суженая?
Жена?
Каждый видел своё в прицелах.
Так доступна в биноклях,
обнажена.
Шевелила губами –
пела?.. Ахнет небо,
пули начнут круговерть
и затеют игру в пятнашки…
В ожидании боя юная смерть
на венок косила ромашки. МОНОЛОГ ПОЭТА, СТАВШЕГО НА ПУТЬ ИЗЛЕЧЕНИЯ Мне бы стать конём о семи педалях
(на исКОННОМ значит – «быть семи пядей»)!
Мне бы словом толковым осесть у Даля,
а не на ночь (у какой-то!) глядя.
Мне бы в мотыльки над твоей иконой,
чтоб свеча пылала святым кострищем.
Мне б козырной плацкартой в ночном вагоне,
не смыкая глаз поднебесным днищим…
Стать конём – не клячей! – вот это мне бы…
Бить копытом на том и на этом свете!
Не звездой, не дырой, не заплатой в небе –
только воздухом, гривой вплетённым в ветер.
За пределы. Влёт. Мне и неба мало.
Чтоб до пены вразнос. Чтобы за кавычки…
…В отделеньи нашем сплошь – коновалы.
Может быть, коня им лечить привычней?!
Мне бы стать конём в пальто «от Армани»!
И до ГОРЯ ОТ подиУМА наржаться.
И босым бесподковно бродить в тумане.
Ковылять ковылями… Эх, любо, братцы!
Любо… И трансцендентно! Лепо...
Как серпом по ямбу – вон из формата!
Из стихов, где молитвы бездушный слепок –
в ухо Господа воплем без глянца (матом!)…
Вот такая блажь. Вот такая дурка.
Не даёт заснуть, плющит словно доза.
Мне бы стать конём. Милым Сивкой-Буркой.
И умчать тебя от зеркал и прозы.
И умчать из нашего мимолетья…
И домчать. До смысла. До воплощенья…
…Ладно. Мне пора – там компот «на третье»…
И любимое «из овса» печенье…
ПЕРЕВОД С НЕМОТЫ Улитка вспарывает тишину
собой. Неспешно. Неслышно.
Срываясь беззвучно в санскрик –
«аве, все-Вишну!» –
к слову ползёт улитка-язык.
Черпаю небо вдох за вдохом.
Абсурдоперевод с немоты
получается плохо –
не получаешься «ты»…
Облаками-веками немы были.
Взгрянешь симфонической рыбой –
какая мольба-канонада!
Стань на дыбы ли
затихни на дыбе,
держа на жёсткой аккорде звучадо.
У рыбы округлы настолько глаза,
насколько лишь ими можно сказать.
Молящей кровинкой у рта
неба та немота.
Воплем круги по хрусталой воде.
В безмолвии – рождаются йетти…
………………
Смолчи, как мне лучше отбросить тень,
если хоть что-то светит?.. | ЛЮДМИЛА НЕКРАСОВСКАЯ
(Украина, Днепропетровск) Я - зеркало. Я возвращаю светЯ - зеркало. Я возвращаю свет,
А вместе с ним улыбки и кривлянья.
Смешно смотреть на то, как с резвых лет
Вы силитесь привлечь мое вниманье
И чаще отражаться. Вы горды
Своею красотой и юным веком,
И верою в бессмертье человека,
И в то, что можно с зеркалом на ты.
Потом вы реже ищете во мне
Себя. И начинает мне казаться,
Что вы уже устали отражаться,
Охотнее стоите в стороне.
Вы стали шаркать мимо и бочком.
Я покажу, кто вы на самом деле.
Ну, что, мой ненаглядный, поглядели?
Ну, где же вы? Мне душно под платком... Бог - старенький сторож в небесном садуБог - старенький сторож в небесном саду,
Гремел колотушкой, покрикивал грозно,
Он август созревший задел на ходу.
Как яблоки, сверху посыпались звезды.
И на полотенце махровой травы
На цыпочках утро неслышно ступило.
Уставшее за ночь, бледнело светило,
Еще не успев преклонить головы.
А я, обжигаясь хрустальной водой,
Небесный ранет собирала в корзину:
Друзьям пригодится в суровую зиму.
Вы пили когда-нибудь чай со звездой? Постаревший февраль в полушубке, подшитом метельюПостаревший февраль в полушубке, подшитом метелью,
Подпоясанный ветром, сегодня особо суров
Потому, что командует месяцев зимних артелью,
Набивающей снегом большие мешки облаков.
Работенка на редкость ответственна, тяжеловата.
А февраль, как начальник, придирчив, серьезен и строг.
То проверит, легка ли снежинок лежалая вата,
То лучи золотые заправит в небесный челнок.
Он смертельно боится того, что изменится мода,
Устареет продукция, станет артель не нужна.
И напомнят ему про одышку, про силы и годы,
И отправят на отдых, поскольку наступит весна. Февралю невдомек то, что мода опять возвратится.
Кто-то вспомнит былое и снова ему позвонит,
Рассказав, что давно перебои со снегом в столице.
Пусть тряхнет стариной, устраняя в стране дефицит.
И забыв про обиды, но помня о важности дела,
Полушубок достав, и проверив, цела ли метель,
Он вприпрыжку помчит, молодея душою и телом,
Насыпать облака, по пути собирая артель. АНАТОЛИЙ ЛЕМЫШ
(Украина, Киев) КРЫМ Ялта. Гурзуф. Симеиз. Ореанда.
Что ни созвучье - то выплеск таланта.
Что ни названье - то тысяча брызг:
Керчь ! Кацивели ! Форос ! Кореиз !
Ялта - легчайшая пена морская,
Словно с бокала с шампанским стекая,
Солнечным бликом легла у воды,
Вольно раскинув земные плоды.
Грозный Форос устремил свой фонарь
В сумерки Греции, в древнюю марь.
Звук Ореанда, увы, парфюмерен:
Приторен он, франтоват и манерен.
То ли названье коварное: Керчь!
Корчатся в нем и кручина, и смерч.
В слове Гурзуф - налетающий ветер,
Фыркают флаги и плещутся сети,
Гулкое эхо удвоило "у",
Груди утесов держа на плаву.
Как целовалась волна в Кацивели!
Словно колхидские пели свирели!
Слаще "Шанели" шашлычный дымок,
Злато кефали струится у ног.
Или пьянящее слово Массандра:
Привкус магнолии и олеандра.
Жгучий, текучий настой янтаря
В винном, карминном ларце сентября.
Гаспра, Массандра, Мисхор, Симеиз...
В гору ль карабкаться, падать ли вниз,
Перебирая шальные дары
Странного рая по имени Крым. Домик у моря Очумев от поденных писаний и от _кина_,
В августе мы себя обнаружили в домике на
Берегу у моря, где не умолкал прибой,
Где тянуло тебя на сон, а меня на бой.
Как Садко, я полез в пучину, и ядовитый скат
Так долбанул кретина, что я чудом доплыл назад.
Ты руки заламывала и прикладывала к вискам.
А потом мы гуляли по винам да шашлыкам.
Я изучал тебя: как ты плаваешь, как ты ешь,
Я целовал тебя поперек, и вдоль, и промеж,
Тобою и морем я до конца моих дней пропах.
А спорили мы, словно дети, - о пустяках.
Мы засыпали под визг и топанье сотен крыс,
Словно их стаи во имя Гаммельна шли на мыс,
В топоте этом дрожали и домик, и вся скала.
Я говорил: "Это ежики, детка!" - и ты спала.
А вокруг, как в агонии, рушился белый свет.
Чавкая, пожирал человечество интернет.
Бомбы сыпались. Башни падали. Пел Кобзон.
А я тихие звездопады вплетал в твой сон.
А во мне все было предельно обострено,
Словно длилось одно феерическое кино,
Где я сам на экране, не смыслящий ни черта:
Я, от смерти уплывший, вошедший в твои врата! 3 марта 2003 года... 03... 03... 03... – Третьего дня, третьего месяца, третьего года,
Третьего тысячелетья от Рождества,
Выгляну из окна – какая погода?
Зябко, туманно, и еле душа жива.
В телеэкране бряцают томагавки.
Над Вифлеемом намедни сбита звезда.
Сколько там ангелов на острие булавки?
Столько же, сколько и бесов. Все - суета.
А за стеною, маясь без опохмела,
Пьяный сосед заводит с утра концерт.
Господи, две тыщи лет пролетело!
Где же твой, Боже, как говорят, концепт?
После газеты хочется вымыть руки.
После попсы – схватиться за автомат.
Стоило ли за это идти на муки
Тебе в Иудее две тысячи лет назад?
«Ежели Бога нет, - кричал Карамазов брату, -
То все дозволено! Всем и на все на-пле…»
Скучно читать про библейские муки ада
Тем, кто испытал его на земле.
Что же Ты натворил, Всеведущий и Всевышний,
Видишь, эта толпа гогочет, цепями звеня?
Что нам Твое Рождество, Ты без надобности, Ты лишний –
Третьего года, третьего месяца, третьего дня.
Чем мы жили вчера? Как страдали? Уже не вспомнишь.
Но все тревожней гул откуда-то изнутри.
Словно планета звонит в скорую помощь.
Бьются в эфире 03… 03… 03… |
