ЕРШОВ ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ (РОССИЯ,
МОСКВА)
3 место в
номинации «Малая проза» и 2 место в конкурсе зрительских симпатий в этой же
номинации
АРТИСТ
Ярмарочный сказ
- Павлик!
Ребенок обернулся на крик, и белокурые вихры нетерпеливо
заплясали на его крупной, как у гончей, голове. Мать стояла на крыльце с ведром
в руке и всматривалась сквозь кусты. Дом стоял на высоком берегу реки Оки, и
водяные блики мешали ей разглядеть силуэт, белеющий на самой верхушке дерева.
– Вот артист! – мать услыхала нетерпеливую трель и
успокоенная зашла в избу. Павлик, наконец, нашел тростинку нужной толщины и
сидел, скрестив ноги, на глинистом поросшем травой берегу. Резать дудку его
научил Ефим: обычно тот вырезал пять трубочек по длине своих цепких коричневых
пальцев и перевязывал их жгутом или слеплял воском. «Звук уже родится в
тростнике, - терпеливо разъяснял он пастушескую премудрость, - тебе только на
волю его выдуть надобно. Представь, что кугикла – губы твои, и дуй, в душу ее
так».
Первые звуки дудки заставили ребенка поморщиться. Он
укоротил ствол еще на два пальца и расширил отверстия, которые зажимал пальцами
правой руки. В левой он крепко сжимал пернатку, уже почти неживую, а только
временами всхлипывавшую. «Небось и птичка недаром поет», - щурил глаз Ефим. – «кого-то
разжалобить хочет, полюбиться». Наконец, свирель зазвучала в унисон природному
оригиналу, что означало окончание настройки, и Павлик разжал руку. Пернатка
попыталась вспорхнуть, но завалилась на бок и поползла к спасительным кустам.
Ребенок потер зазубренный край цевницы о рукав рубахи и оглядел
свежесправленное орудие – хорошая свирель при умелом использовании могла
удвоить ежедневный сбор. Музыкант поднялся, отряхивая ладошки, и заковылял
вверх по склону, цепляясь за травяные стебли. Проходя мимо дровницы, он сунул
инструмент между поленьями и скрылся в доме.
Завидев его, Аленка спустилась в подпол, зачерпнула в
бадейке кружку янтарного квасу, протянула брату. Он сдул с пены совершенно
захмелевшего таракана и, запрокинув голову, от души напился, пустив по груди и
животу липкие ручейки. Отдышавшись, выловил из кружки набухший ржаной сухарь,
отправил его в рот, зажмурился: «Хорошо!» Мать, орудуя рогачом, выставила на
стол курящийся чугунок с золотистыми щами и принялась разливать суп по мискам.
Павлик выудил пару скользких картофелин, завернул их в платок и отправил за
пазуху, по которой тут же разлилась вытная тепель. Спеша унять заурчавшее
чрево, он поцеловал руку удивленной матери и, схватив с лавки футляр, выскочил
во двор. Он долее чем нужно провозился с дудкой и теперь торопился. По реке уже
растекался чугунный кисель – звонили к обедне, а пропускать обедню было нельзя:
самый сбор!
- На урок побег, Артист!
***
Базарный торг, как водится в наших местечках, находился в
самом в центре поселка, недалеко от парома. Павлик с матерью и сестрой жили во
Фруктовой, деревеньке верстах в пяти вверх по течению, и путь его до рынка
занимал более часа. Обычно Павлик шел по высокому берегу Оки до излучины, где
русло неспешно забирало влево, описывая гигантский крючок с насаженным на
острие городком, тропинка же шла напрямик, вдвое сокращая путь против водного.
Миновав дубовую рощицу, шапкой заломленную над окрестным полем, нужно было
прошагать пару верст по духмяному стрекочущему лугу, после чего тропа выводила
к успевшей сделать петлю реке и терялась в прибрежном ивняке. Здесь же кряхтела
паромная переправа: скрипучий катерок буксировал туда-сюда здоровенную
платформу; паромщиком на катере с допотопных времен ходил старый Харитон,
летось передавший это почетное право своему сыну – Харитону малому. Паром
доставлял охотника до пестрых строительских бараков, которыми и начинался
город, а вернее сказать поселок: пять улиц, две цирюльни, похоронное бюро и без
счету портных. В роще Павлик завершал свой наряд, дополняя костюм пастушка
свежими грязевыми разводами. Надо сказать, пастухи едва не самые чистоплотные
из всего деревенского люда, а Павлик и вовсе был нетерпим к любой неопрятности,
но ремесло беспризорника, как и любое искусство, требовало немалых жертв. Он аккуратно,
высунув язык, крапил лицо и руки, негодуя, если куски тины попадали на одежду.
Надо упомянуть об еще одном верном источнике доходов
Артиста, благодатной почвой для коего вновь служила рыночная площадь. Известно,
что помимо торговцев и побирушек рынок заодно вбирает в свое чрево жуликов и
воров всех мастей. Водились они и в Белоомуте. Больше всего было, конечно,
карманников, а у самого входа обычно сидели со своим ящиками чернушники, или, в
народе, наперсточники. Их-то и облюбовал Павлик. «Заряженный» наперсток Павлик
определял просто – на слух. Как только шарик (семка или орех) оказывался под
одним из наперстков, тот тут же менял свой тон и начинал звучать глуше. Павлик
определял это момент безошибочно, так что местные умельцы давно уже не брались «крутить»
при «прозорливом пастушке». «Клиентами» Артиста были залетные гастролеры,
которые появлялись на день-два и успевали проиграть пастушку рубль-другой,
прежде чем убеждались в его умении видеть предметы насквозь.
«Залетного» Павлик увидел сразу. Точнее, сначала он увидел
окружавшую его изрядную толпу, а уж потом, протиснувшись в центр, и самого
«престидижитатора», как представился изумленной публике гастролер. Слова этого
Павлик, конечно, не знал и про себя назвал гастролера Председателем. Заседание,
которое было в самом разгаре, не потребовало обычных зазывал. Да что там, даже
чернобородый Мирко, отставив свой ящик, топтался в первых рядах и во все глаза
рассматривал конкурента. Председатель засучил рукава и, как хирург перед
операцией, раскладывал на столе свои инструменты. Про обеденный сбор сегодня
можно было забыть. Эх!
- Почтеннейшая публика, - заговорил вдруг долговязый хлыщ в
дурацком колпаке, которого Павлик сперва принял за зеваку. – Только один день,
проездом из Медыни, маэстро Баракас, ученик самого Гудини. Ловкость рук и
никакого мошенния, проверьте остроту вашего зрения. Разгадавшему секрет любого
из фокусов – рубль серебром.
Зрители ответили на вызов шепотом и свистом. Председатель
Баракас ощерился золотым зубом и приступил к престиди... престижи... одним
словом – к оболваниванию. Недостатка в желающих раскусить этот орешек не было,
однако трюки золотоносного гостя оказывались не по зубам белоомутским умникам.
Монеты, ассигнации, даже украшения перекочевывали из карманов и мошон зрителей
в руки Долговязого, где благополучно испарялись. От фокусов с предметами
Председатель перешел к играм с публикой, так что до наперстков добрались только
на втором часу выступления. Вместо наперстков Баракас достал три больших
ракушки, а вместо шарика – публика ахнула – настоящую жемчужину, которая, как
было объявлено, достанется счастливчику, выигравшему три раза подряд.
- Поди фальша? – раздалось из толпы. – Япошки его у себя в
огородах выращивают, что моя милка – крыжовник.
- За этот крыжовник, – важно ответил Долговязый, - в
Новгороде нам пароход предлагали. Желающим предоставляется сертификат.
- Ишь ты, фертикат! – мужики уважительно покачали головами.
Такой щедрости белоомутский рынок еще не видел. Даже
цветастые бабки побросали кульки и взобрались на свои короба, составив
непрерывно лузгающий круг. Местные воротилы почуяли родную стихию торга,
помноженную на запах денег. Толкая друг дружку, они вступали в игру, размахивая
пачками ассигнаций. Крупный куш удавалось срывать лишь «подставным». «Клиентам»
крутящий позволял выиграть пару конов, после чего ставки вырастали и удача
неизменно отворачивалась от игрока. В самом печальном положении оказался, судя
по всему, Сила Савич Хомутов, хозяин прядильной артели, возивший ткани аж до
самой Москвы. Когда после очередного проигрыша – в ход уже пошел нательный
крест мануфактурщика – Хомутов попробовал опротестовать результат, Павлик
обнаружил еще одного прихвостня Председателя. «Бык», здоровущий простоволосый
детина, с неожиданным для его габаритов проворством протиснулся вплотную к
игравшему, нежно приподнял за локотки и, выведя из толпы, стал что-то
втолковывать, сжимая в щедрых объятиях. Судя по ритмично качавшейся голове Силы
Савича – весьма доходчиво. Прочие не заметили исчезновения горе-игрока, а его
место у стола тут же было занято очередным «джентльменом удачи». Вслед за
Хомутовым число проигравшихся мало-помалу пополнили чуть не все местные
богатеи, а жемчужина по-прежнему поблескивала матовым светом в руках
улыбающегося Баракаса.
- Если смельчаков больше нет, то представление окончено, –
объявил Долговязый, кланяясь. – Видно все зоркоглазые нынче в Рязань подались.
Поедем-ка и мы туда.
- Не спешите, почтеннейший. – Павлик протиснулся к столику.
– Позвольте попытать счастья.
Долговязый перегнулся пополам и заглянул в глаза выскочке:
- А деньги-то у тебя есть, недопасок?
Павлик поставил на стол футляр.
- Гудок против жемчужины.
Фитиль оглянулся на Председателя и, получив одобряющий
кивок, распрямился:
- Дамы и господа! Под занавес сегодняшней программы –
финальный раунд. На кону два замечательных произведения: творение рук
человеческих и чудо природы. Пусть же ловкость рук и зоркость глаз рассудят это
вечное противоборство.
Публика, зная о таланте Павлика, замерла в предвкушении
реванша. Даже Сила Савич забыл о своих растратах и, почесывая намятые бока,
приготовился наблюдать за поединком, согнав какого-то босяка с его насеста.
Председатель нежно, двумя пальцами, ухватил жемчужину, покатал ее по ладони
перед Павликом и опустил на стол, накрыв раковиной. Кон был не слишком велик,
но спектаклю Баракаса требовался достойный финал. Он не стал лишний раз
разжигать азарт противника и первым же катанием так стасовал ракушки, что мало
кто из зрителей успел разобрать что-либо. Пастушок же, казалось, не посмотрел
на пассы чернушника и уверенно указал на среднюю ракушку. Приподняв бровь,
Председатель продемонстрировал публике жемчужину, послушно лежащую под
указанной раковиной.
- А паренек-то везучий, - осклабился Долговязый. -
Посмотрим, на чьей стороне госпожа удача будет впредь.
На этот раз Председатель крутил кон подчеркнуто плавно, так
что за жемчужиной могли уследить даже бабки из последних рядов. Он широко
улыбнулся, глядя в глаза игроку, и тут же неловким движением зацепил среднюю
раковину, на миг приподняв ее над столом. Пустоту под ракушкой видели все.
Когда чернушник выпрямился, все наперебой закричали: «Слева она»! Павлик будто
не замечал происходящего. Подперев кулаком подбородок, он замер в раздумье.
Мирко подбежал к Павлику и зашептал ему в ухо: «Ты чего, левую кажи!» Ребенок,
однако, вновь указал на среднюю. Он знал этот прием: классный чернушник мог так
раскрутить стакан, что шарик вращался внутри него, не выпадая. Этих мгновений
хватало, чтобы якобы по неосторожности приподнять стакан, провоцируя простака
на легкий выбор. Но и без этого знания одного слуха было достаточно для выбора.
Председатель, грозно сверкнув фиксой, поднял раковину, в самом деле, скрывавшую
жемчужину.
- Поразительно! – наконец изрек побагровевший долговяз. – Уж
не юродивый ли этот бесенок? Да и можно ли ему играть в отсутствии родителя?
Толпа возмущенно загудела в ответ – все жаждали развязки.
- Третий кон давай! - заорал что есть силы Хомутов, растолкавший
толпу и стоявший уже в первом ряду.
Председатель жестом дал понять, что все в порядке, и
приготовился к решающему трюку. Павлик обернулся и увидел, что даже «подсадные»
забыли о своих обязанностях и, пораскрыв рты, во все глаза наблюдают за происходящим.
Чернушник тем временем сделал два-три движения и, склонившись к Павлику, ждал
выбора. Рынок погрузился в тишину. Вдалеке послышалось ворчание парома. На этот
раз никакой смены тона не было, все раковины скрипели по столу абсолютно
одинаково. Павлик медлил, и по его растерянности Хомутов почувствовал, что
реванша не будет.
- Ну же, юноша, - улыбнулся Долговязый. – Умнице Фортуне
наскучило соседство с вами?
Мирко продолжал шептать:
- Шельмует он! Ей богу, в ладонь укрыл, паскуда марвихер.
Откажись от игры.
Павлик и сам понял, в чем дело: все ракушки были пусты, а
жемчужина спрятана в руке, прижатая с внешней стороны к стенке раковины.
Председатель действовал наверняка: уличить в нечистой игре чернушника было
нельзя, он мигом сунет жемчужину обратно и объявит шулером Павлика, выйдя
победителем в поединке. Ситуация была патовой, тем более что «бык» вплотную
притиснулся сзади и чем-то больно кольнул под лопатку, давая понять, что
рыпаться бесполезно. Футляра было,
конечно, не жаль, но проигрывать Артист не любил. К тому же перлышка с лихвой
перекрывала «обеденный» сбор, чем ускоряла исполнение заветных планов.
- Поправьте меня, если я ошибаюсь, - неожиданно заговорил
«недопасок». – Пойдем методом исключения. Перлышка находится только под одной
ракушкой?
- Что? Да, ты абсолютно прав, головастый, – Долговязый
прижал футляр к груди и сдувал с него пылинки. – Истинно так.
- Значит, под другими двумя ракушками ее нет?
- Ха-ха. Замечено чертовски верно, никак нет.
Гастролеры теряли терпение. Председатель настороженно
переглядывался с ассистентом.
- Другими словами, если ее нет под этой, - ребенок опрокинул
первую раковину, - и под этой, - на пол полетела вторая, - то перлышка
непременно под третьей? Павлик накрыл оставшуюся раковину шапкой вместе с рукой
Председателя. – Я выбираю ее.
Чернушник, казалось, окаменел и стоял, согнувшись,
Долговязый побледнел и глотал ртом воздух, мигая то на Председателя, то на
Павлика. Сила Савич не вполне понял, что произошло, но присоединился к
восторженному реву толпы: «Молодец, Артист! Наша взяла!» Мирко же, не теряя
времени, подбежал к Председателю и сквозь зубы зашипел: «Быстро суй жемчуг под
ракушку. А то щас выставим твою кодлу перед честным народом как есть,
расскажем, как ты их ошустать решил. За хлюзду у нас и руки повыдернут, и того
пошибче, а, Сила Савич? Живо нацугундерим». Мирко обвел рукой обмишуленных
мужиков, сейчас хлопавших в ладоши, не подозревая об обмане, но готовых с мясом
оторвать свое добро обратно, случись подобное разоблачение. Уважать трюкачей у
нас уважают, но лишь когда дело шито-крыто сделано, без запрещенных «низких»
приемов. Коли попался - быть тебе битым, да больно.
Председатель посмотрел на Долговязого, затем на Мирко и
наконец на Павлика. Осклабившись, он сунул камень обратно под раковину и
прорычал:
- Ну, берегись, козий вертухай. Что уставился? Смотри, как
бы не зажмуриться.
- Спасибо за игру.
Павлик с поклоном водрузил шапку на голову и, высвободившись
из объятий Мирко, поспешил прочь. Бабки торопливо расступились перед героем,
перешептываясь: «Ай, артист!». Сила Савич поочередно подбегал к кому-то из
коллег по несчастью и заключал того в медвежьи объятия. Долговязый между тем,
оправился от оцепенения и что-то зашептал Быку, указывая в сторону Павлик. Но
тот уже удалялся по направлению к пристани.
|