Персональный сайт - Платон Беседин

Сколько же я вчера выпила? Сколько и с кем? Череда хмурых лиц. Будто уродливые, гротескные маски. Остаются лишь их прикосновения, похотливые и липкие. Остаётся лишь утренний перегар и головная боль.

Ребёнок тянет ко мне свои ручонки. Говорят, что дети прекрасны. Я так и не поняла, что может быть прекрасного в этом куске мяса. Из него бы, наверное, получился отличный бифштекс. Сочный, как из молодого ягнёнка.

Что я несу? Это всё чёртов алкоголь. И этот орущий ребёнок тоже из-за него.

Если бы я не напилась тогда, всё было бы по-другому. Если бы я сделала аборт. Как же звали отца? Марат? А, Михаил! Помню только его огромное родимое пятно на лобке. И его злобный крик.

- Это не мой ребёнок! Сука, пошла вон от меня! Это не мой ребёнок!

Мать сказала – рожай, я помогу. И где теперь её помощь? Как будто я виновата, что младенец родился уродцем. Это всё гены. Чёртовы Мишины гены!

- Заткнись! Пожалуйста, заткнись! – ору я на ребёнка.

Он всё равно ревёт. Ему нет года, а он словно сирена. Только жрёт и ревёт. Мне приходится кормить его грудью. Эта тварь не жрёт из бутылочки. Он выпил из меня все соки. Его рёв пульсирует в моих ушах. Голова и так раскалывается после вчерашнего. Мне нельзя пить. Когда я напиваюсь, я забываю, что с мужиков надо брать деньги за секс. Пьяная я отдаюсь им бесплатно.

- Заткнись, тварь! – ору я.

Вечером вновь на работу. Опять волосатые лапы. Опять похотливые взгляды. Опять немытые члены. Я устала.

Сложно жить нормальной жизнью, когда в тринадцать у тебя уже есть ребёнок. И нет образования. Нет семьи. Нет мужа. Есть только твоё тело. Грязное, уставшее, потасканное, но тело. И младенец, просящий ласки.

Пойти выпить. Потанцевать. Сегодня надо просто отдохнуть.

Его рев пробирает меня до костей. Мой мозг – огромный пульсирующий ком. Я вижу его воспалённые, раскрасневшиеся извилины. Огнедышащие полушария. Вижу, как рёв младенца, словно лезвие, полосует мой мозг на части. И много крови.

Я беру ребёнка на руки. Он морщится от моего зловонного дыхания.

- Я твоя мать! Я! Это моё дыхание! Это моё тело! Я твоя мать! И другой у тебя не будет! – я захожусь в истерике. И от безысходности меняю тактику. – Пожалуйста, миленький, ну помолчи! Мамочка рядом!

Его рёв невыносим. Мне кажется, внутри моего мозга взрываются петарды и бомбы. Я швыряю ребёнка в кроватку. И чувствую всю свою ненависть к нему. Из-за него меня выгнали из дома. Из-за него я вышла на панель. Из-за него мне так плохо сейчас.

На полу валяется грязная подушка. Я беру её в руки. Прижимаю к себе, будто младенца. Ребёнок ревёт. Хочет жрать. Как всегда.

Сейчас, сейчас всё это кончится.

Подушка на его лице. Рев пробивается даже через неё. Я нажимаю сильнее. Ещё сильнее. Слышу, как наступает тишина. Господи, как хорошо!

Отбрасываю подушку. Ребёнок молчит. Его глаза широко раскрыты. Застыли едва поднятые руки. Будто он тянет их ко мне. Будто молит: «Мамочка, любимая, я больше не буду».

***

Я критически осматриваю свой живот. Всё больше и больше. Надо пить меньше пива и больше воды. Говорят, это помогает. Надеваю кроссовки для вечерней пробежки. Стараюсь хоть как-то поддерживать форму после работы.

На лестничной площадке здороваюсь с соседкой. Она вместе со своим сынишкой. Славный карапуз. Люблю дарить ему сладости. У меня мог бы быть такой же. Даже лучше. Но я отказался от него.

Бегу по асфальтированной дорожке. Рядом проносятся машины. Лёгкие наполняются выхлопными газами, а ноги наливаются свинцовой тяжестью.

Почему-то вспоминается сын. Его мама – Марина. Мог ли я быть с ней? Не знаю. Мы были так молоды. Так бедны. Страх – моя первая эмоция от её беременности. Страх, что всё не будет как прежде. Я сказал, что это не мой ребёнок. Марина могла бы сделать анализ ДНК, чтобы доказать моё отцовство, но была слишком горда. И мы расстались.

Я пробегаю полуразрушенные домишки, похожие на катакомбы. Пробегаю заправочную станцию с пьяным заправщиком.

Мы виделись ещё раз. Ему было три месяца. Он родился здоровым, мой сын.

Откуда-то из темноты слышится собачий лай. Я бегу. Лай становится всё громче и громче. Будто надвигающаяся лавина. Вот он, совсем рядом.

Я останавливаюсь. В детстве отец говорил мне, что собаку нужно встречать боком. Чтобы не укусила. Вижу, как мчится собачья стая. Похожая на рой огромных пёл.

Нужно бежать. В тот миг, когда я пытаюсь развернуться, на меня прыгает собака. Я отталкиваю её. Новый прыжок. Сколько же их?

Я чувствую несвежее дыхание. Чувствую собачью вонь. Кажется, ещё немного и по мне поползут блохи. Зубы впиваются в мою руку и бедро. Тело разрывается от боли. Гигантская, чёрная собака прыгает мне на грудь. Сбивает с ног.

Я падаю на асфальт. Пытаюсь отбиться. Перед глазами калейдоскоп собачьих лап и клыков. И лицо трёхмесячного сына. То, каким я видел его в последний раз.

Моё тело раздирают на части. Я чувствую, как истекаю кровью. Нужно бежать, бороться. Изо всех сил.

Луна освещает нас. И прямо передо мной возникает лицо человека. Маленького мальчика. Глаза, уши, рот – человеческое обличье. Но под человеческими декорациями личина зверя. Он такой же, как и собаки из стаи. Так же клацает челюстями. Так же рычит.

Зубы возле моего горла. Глаза мальчика над моим лицом. И я узнаю его.

Это мой оставленный сын. Господи, но как? Его же взяли в детский приют. На попечение. Откуда он здесь? Среди собачьей своры?

- Сынок! Прости отца! – кричу я.

В ответ – лишь лязг зубов и зловонное дыхание. Он никогда не узнает меня. Никогда не узнает, что у него был отец. Он часть стаи. Часть этого голодной, хищной своры. Мой сын воспитан псами. Он сам пёс. Как и всех этих собак его предали люди.

Я закрываю глаза от нестерпимой боли. Собаки добрались до моего горла.

Чувствую, как по шее течёт тёплая кровь. Чувствую, как по лицу текут едкие слёзы.

***

Мне семь лет. И сегодня я умру.

Но я не боюсь. Папа рассказывал мне, что все дети попадают в рай. Там много сладостей. И все играют в футбол.

Так рассказывал мне папа. Пока не умер. Папа был хороший. Он кормил меня сладкой ватой и учил играть в футбол.

Я вырасту и стану великим футболистом. Хотя нет. Я же умру.

Когда папа умер, с мамой что-то случилось. Она стала другой. Словно мама тоже умерла.

Папа говорила, что она любит выпить. Не знаю, что в этом плохого. Я тоже люблю пить. Особенно лимонад.

Потом у меня было много пап. Так их представляла мама. Но они мне не нравились. Все они громко кричали и дурно пахли. Однажды один из них залил мне в рот полбутылки обжигающей гадости. Мне стало как-то странно. И плохо. Я постоянно падал и рыгал, а все хохотали и говорили маме: «У тебя растёт малолетний алкоголик».

Хорошая жизнь была. Кушать давали. Селёдку. Огурцы. Один раз даже конфету дали. И в футбол играть можно было. С утра до вечера.

Потом меня стали бить. Не очень сильно. Тапками, бельевой верёвкой. Не очень больно. Больно было, когда дядя Вася ударил меня по лицу утюгом. Вот тогда было больно. Даже мама нервничала. Говорила: «Ты ж его убьёшь так! Хотя лучше бы он сдох! Проку от него никакого! Только жрать просит!»

Жрать я не просил. Меня и так кормили. Раз в два дня точно.

Потом к нам приехала бабушка. Они долго о чём-то ругались с мамой. Слышно было только отдельные фразы: «Забери его… не нужен мне это троглодит поганый… он работать будет… у меня дед парализованный…»

Видимо, они договорились. Потому что бабушка вышла довольная и с деньгами. Мама всё смотрела на меня и улыбалась, а потом сказала: «Поедешь, Сеня, в деревню…»

Меня забрали к бабушке. Там я познакомился со своим дедушкой. Он ничего не делал. Всё лежал на кушетке. Говорить он ничего не мог. Только определённые слова. Бабушка мне сказала, что это он матерится.

Я спросил, почему деда парализовало. Бабушка всхлипнула, ударила меня и объяснила, что жизнь такая.

В деревне в футбол играть было негде и не с кем. Поэтому я гонял по двору пустую консервную банку.

Меня били за это. Потому что не работал по дому. Хотя я всё делал: дрова рубил, воду из колодца носил, за свиньёй убирал.

Бабушка всё время была недовольна. Говорила, «жрёшь ты только, скотина, а проку от тебя никакого, и куда в тебя всё влезает».

Сначала я спал на полу в доме, а потом меня в хлев выгнали, к свинье. Там даже лучше было. Теплее.

И еды хватало. Я за свиньёй доедал. Один раз бабушка это увидела и больно меня отколошматила палкой. Сказала мне, «свинье и так жрать нечего, ирод проклятый, а ты её объедаешь».

Свинья много жрала. До упору. Бывало, наесться и давай рыгать.

Однажды я спал, а бабушка меня бить стала. Я даже испугался. Кричит: «Ты что же, гад этакий, меня перед людьми позоришь?! Жрать, сволочь такая, просишь?!»

Ничего я не просил. Просто когда я по деревне бегал, банку гонял, люди на меня смотрели и плакали. Потом говорили: «Господи, худой-то какой, страшненький. Дитё, есть будешь?». Я соглашался.

Меня на цепь посадили, чтобы жрать не просил.

Отвязывали, когда работать надо было. Я быстро всё делал и убегал – банку гонять.

Хочу быть великим футболистом.

Бабушка ругалась, когда я убегал, била чем попало. Потому и работать я стал на цепи, на поводке.

Есть нам двоим давали. Мне и Шарику, собачке нашей. Мне, правда, реже. Шарик хороший был – покушать мне оставлял.

Однажды приехала мама. Постарела. Поседела.

Идёт ко мне и курит. Я, как её увидел, сразу рваться начал. Кричу «Мамочка, мамочка!». Хочу к ней на шею кинуться, обнять. Только цепь мешает. Всё горло передавила. Чуть не задохнулся.

Мама с бабушкой ко мне подошли.

- Вишь, какой! Опять жрать просит! – говорит бабушка.

- Прожорливый! – отвечает мама.

- Работать не работает! Только жрать просит! Паразит!

Они развернулись и ушли. Если бы не цепь, я бы бросился им на шею и крепко бы накрепко обнял. Не из-за еды – просто я их люблю. Только цепь мешает.

Это три дня назад было. С тех пор меня не отвязывают. Работать не заставляют. Есть не дают.

Умру сегодня. В голове мутится. Сознание теряю. Чувствую, что умру.

Но я не боюсь.

Все дети в рай попадают. Там я стану великим футболистом. Наемся до пуза, чтоб как наша свинья – аж тошно было!

Попаду в рай. Там цепей нет.

Папа же не обманет.

Папа хороший. И мама хорошая. И бабушка. Просто жизнь такая.